Текст
Андрей
увидел, как из узких вагонных дверей с вертикальными неудобными ступенями
какие-то женщины в белых халатах, военные в бушлатах и сапогах и просто люди в
темных ватниках выносили детей и ставили, сажали, а то и клали тут же у рельсов
на землю.
--Блокадные…
Ленинградские… Из Вологды привезли…- было произнесено в толпе, рядом с Андреем.
Никто никак не среагировал на эти слова. Все
знали, что такое блокада и что такое Ленинград. Но было в детях что-то такое,
что люди, и не слышавшие последних слов, останавливались и замирали, не в силах
оторвать глаз. А на ними подходили всё новые и так стояли, выстроившись на краю платформы и забыв про свой поезд.
Люди
видели на войне всё. Их ничем ни удивить, ни поразить было нельзя. Но вот они
смотрели, а кто бы посмотрел на них: столько боли, скорби, мучительной жалости,
потрясения, страдания, но и горькой радости было в их глазах. Ибо, хоть это
были дети войны, жалкие обгарки на черном пепелище, но это были живые; дети,
спасенные и вынесенные из гибельного пламени, а это означало возрождение и
надежду на будущее, без чего не могло быть дальше жизни и у этих, также разных
на платформе людей.
Дети
тоже были разные. Но что-то их всех объединяло. Не только необычный цвет лица,
сливавшийся с выпавшим снегом, не только глаза, в которых застыл, будто
заморозился, навсегдашний ужас блокады, не только странные неразомкнутые рты.
Было в них ещё одно, общее—и в облике, и в тех же лицах, и в губах, и в глазах,
и ещё в чём-то, что рассмотреть можно было лишь не поодиночке, а только когда
они все вместе, и что выражалось в том, как вели они себя по отношению друг к
другу и к взрослым, как стояли, как брались за руки, выстраивались в
колонну,--и можно выразить так: дети
войны. Страшное сочетание двух противоестественных, невозможных рядом слов.
Дети здесь своим присутствием выражали самую низкую, самую адскую,
разрушительную сущность войны: она била в зародыше, в зачатке по всем другим
детям, которые не были рождены, по всем поколениям, которых ещё не было.
Но вот
эти, которые стояли теперь колонной, взявшись по двое, готовые отправиться в
неведомый путь, ведь выжили же! Выжили! Дай-то
бог! Они были посланцы оттуда, из
будущего, несущие людям, стоящим на другой стороне платформы, на этой, ещё
военной, стороне жизни, надежду на будущее, несмотря ни на что.
Странной
колеблющейся тонкой струйкой вслед за худенькой темной женщиной потекли
блокадные вдоль рельсов всё дальше и дальше в сторону города. И в каждом крошечном человечке, закутанном в тряпьё,
была, несмотря на робкость первых шагов,
слабое покачиванье,--отчего живая струйка то растягивалась, то сжималась, и
пульсировала, и рвалась, чтобы снова слиться,--неразрывная связь с ближними, друг
с другом, с кем они сейчас шли, сцепив синие пальцы так, что никто бы не смог
их разомкнуть, но и с людьми на платформе, и с этой беззвучной станцией, и с
этой новой обетованной землёй, которая их взрастит.
Семя ,
брошенное в жесткую почву, взойдешь ли, станешь ли шумящим колосом?
( По А. Приставкину)
Сочинение
После прочтения текста А.Приставкина
моментально всплыли в памяти слова классика Л.Толстого: « Война не любезность,
а самое гадкое в мире дело». Почти каждое предложение текста дает понять
основную мысль: «дети… вы
ражали
самую низкую, самую адскую, разрушительную сущность войны: она била в зародыше,
в зачатке…».
Читая эти строки, задумываюсь: а
вырастет ли из этих
«крошечных
людей, закутанных в тряпьё», обессиленных от тяжких испытаний, нормальный
человек?
Проблема эта психологическая, жизненно важная и актуальная особенно в наши
дни.
Автор считает, что дети, стоявшие на
перроне —«посланцы оттуда, из будущего, несущие людям надежду на будущее». Я
согласна с автором. Конечно, горько от того, что дети—« жалкие огарки» войны,
но всё же радостно, что они
«живые»,
спасённые, а значит, надежда на лучшее действительно есть.
Сжимается сердце, когда вижу с экрана
телевизора документальные кадры: измождённые в концлагере дети, торопясь,
освобождают ручонки, чтобы показать варварам свой номер. Видя этот ужас, говорю
себе: « Да будь ты проклята, война!»
До недавнего времени о детях, как о
жертвах войны, было написано не так уж много. В памяти лишь Ваня Солнцев из
повести «Сын полка» В.Катаева да Кузьмёныши из
произведения А.Приставкина «
Ночевала тучка золотая».
Плачу, читая воспоминания взрослых,
уважаемых ныне людей о военном лихолетье, о времени их « счастливого» детства в
документальной повести белорусской писательницы С.Алексиевич « Последние
свидетели», где название книги говорит само за себя.
Это текст-завещание, предостережение,
напоминание всем нам! И это текст-надежда: семя, брошенное даже в черствую,
жесткую почву, обязательно взрастёт; обязательно вырастет «шумящий колос», ведь
жизнь победить нельзя.
Комментариев нет :
Отправить комментарий